1774-то году октября 27-го дня привезенный из Яицкого городка любимец злодея Пугачева, названный полковник и судья злодейской коллегии, илецкий казак Иван Александров сын Творогов, в пополнение учиненного ему в отделенной на Яик Секретной комиссии допроса в Казани допрашивая и показал следующее.

...Злодей по разбитии оном, бежав от Казани, переправился со всеми последующими за ним, взяв е собою и жену свою с детьми, на ту сторону Волги на лодках от нарочно посланных наперед приготовленных; и по переправе злодей приказал стоящую на берегу реки деревню выжечь, но для чего — не знаю. Я не упомню точно — к Казани ли идучи или уже по разбитии под оною, старшины яицкие и все прочие звали злодея в Москву, говоря так: «Ваше величество! Помилуйте, долго ли нам так странствовать и проливать человеческую кровь! Время вам итти в Москву и принять престол!» На сие злодей отвечал: «Нет, детушки, нельзя! Потерпите! Не пришло еще время! А когда будет, так я и сам без вашего зову пойду. Но я де теперь намерен итти на Дон, меня тамо некоторые знают и примут с радостию».

Как же все переправились через Волгу, то злодей, склоняясь на Дон, пошел с толпою своею, которая час от часу умножалась, по жительствам и городам, но какими точно местами — я не знаю; а помню только, что были в Алатыре, в Саранске, в Пензе я в городе Петровском. Во всех оных местах жители, не противились, но встречая везде с хлебом я солью, давали в толпу нашу вооруженных людей, хлеб я фураж, по силе злодейских указов, им данных, которые сочинял Дубровский, как о том я и выше сего сказал. В сих местах являлись иногда к Пугачеву из крестьян такие люди, которые просили от него себе указов о наборе в толпу его людей кои злодей им и давал. Многих дворян злодей в сих местах истребил, которых большею частию привозили к нему свои крестьяне.

Вышеупомянутого старика, сказывающегося присланным от цесаревича Павла Петровича, злодей отпустил от себя по переправе от Казани чрез Волгу, спустя дня через два, но в котором именно месте — не упомню; таким образом, когда остановилась вся толпа кормить лошадей, и многие старшины собрались к злодею, то злодей всем вслух говорил ему: «Ну, старичок, время тебе ехать назад! Убирайся, поклонись от меня наследнику моему Павлу и скажи, чтоб он меня выручил. Да смотри же, старик, возвратись ко мне, конечно, через три недели в [191] Царицын и тут меня ищи». Старичок, поклонясь злодею, сказал: «Слышу, ваше величество, приеду».

Из Петровского городка пришли мы в Саратов и, хотя жители оного противились, но часов через пять овладели оным. Злодей вешал ли тут кого — я не помню, так как и того, сколько дней мы тут прожили. При выезде из Саратова пристали к нам все тутошние волские казаки, равно как и во всех прочих проходящих городах злодей много брал людей на службу в свою толпу, тож пушки и порох, где сколько случалось.

Идучи к Царицыну, помнится, еще до входа в Саратов, злодей приказал помянутому, названному секретарем, Дубровскому написать именной указ к донским казакам, уверяя их о себе, что он — истинный государь, увещевал послужить ему верою и правдою, обещаясь за то жаловать их большими милостями. Как же Дубровский, написав оный, не упомню, еще куда-то писал подобный пасквиль, то я, взяв от Дубровского тот указ и принеся к злодею, осмелился ему сказать: «Извольте, ваше величество, Сами этот указ подписать! Ведь именные указы, я слыхал, сами государи подписывают!» Но злодей, потупя голову вниз и потом вскинув на меня глаза, сказал так: «Иван! Нельзя мне теперь подписывать, до тех пор, покуда не приму царства. Ну, ведь ежели я окажу свою руку, так ведь иногда и другой кто-нибудь, узнав, как я пишу, назовется царем. Пошли ко мне, — продолжал злодей, — Алексея (то есть Дубровского), пускай он теперь за меня подписывает». Почему я Дубровского к нему и прислал, и Дубровский подписал и приложил печать, означающую мерзкую харю злодея. Как же мы с Дубровским от него вышли, то я говорил Дубровскому за секрет: «Что, Алексей Иваныч! Как ты думаешь? Мне кажется худо, пропали мы совсем, — видно, что он грамоте не знает, когда сам не подписывает именных своих указов. А ведь государь Петр Федорович и по-русски и по-немецки достаточен был в грамоте». «Так, брат Иван Александрыч, — отвечал мне Дубровской, — и я то же думаю: худо наше дело». Потом, расставшись, я, с Дубровским, пришел к Чумакову и между разговоров открылся ему: «Что, Федор Федотыч! Худо наше дело? Теперь я доподлинно уверился, что он (то есть злодей) не знает грамоте, и, верно, не государь, он, а самозванец». Чумаков, услышав сие, крайне испугался, сказав: «Как это так? Поэтому мы все погибли! Как нам быть?» И потом, рассуждая, оба, каким бы образом арестовать его, не находили средства начать такое дело и боялись открыться в том другим, потому что все без изъятия почитали его прямо за истинного государя. В рассуждении чего и условились мы таить сие до удобного случая. Хотя же я и с самого начала при злодее у письменных дел находился, но клянусь живым богом, что никак не знал того, что злодей грамоте не умеет, ибо он пред всеми нами показывался знающим тем, что писывал в глазах наших какие-та крючки, иногда мелко, а иногда крупно, и сказывал, что это пишет по-немецки; также, если когда подашь ему в руки что-нибудь написанное, то, смотря на оное, шевелил губами и подавал вид, что он читает; почему и не смел никто из нас опробовать его знание написанием другого, нежели он приказывал, бояся виселицы, потому что он содержал нас в великом страхе. Помянутый указ отправил злодей на Дон с двумя бывшими в толпе его донскими казаками, но кто они таковы — я не знаю.

Из Саратова повел злодей всю толпу свою под Царицын и на дороге повстречавшуюся воинскую команду разбили. Идучи под Царицын, заходили в Камышенку и Дубовку, где находящиеся казаки, также и калмыцкий князь Дундук с великим числом своих казаков, присовокупились к нам; злодей, обрадовавшись умножению своей толпы, дарил нас и старшин калмыцких сукнами, китайками и деньгами, награбленными во время шествия от Казани до Царицына, также и названными [192] медалями, ибо на сии выбирал он рублевики с портретом покойного императора Петра Третьего и отдавал оные, бывшим в его толпе серебреникам приделывать ушки; в которые вдевая ленты, у кого какие случилися, накалывали на левой стороне груди.

Подходя к Царицыну, встретили нас с супротивлеиием донские казаки под предводительством старшины их Кутейникова, но злодей, их разбив, прогнал и Кутейникова взял раненного в полон; что злодей с ним, Кутейниковым, сделал, повесил ли его или заколол, — я не знаю.

Пришед в Царицын, посылал злодей к валу потребовать несколько донских казаков на переговорку; а как оная обещана была, то злодей, скинув с себя свое платье и надев липкого называемого атамана Андрея Овчинникова, для того, что не узнали, ездил сам на переговорку, человеках во 100, и что тамо творено было — не знаю, потому что я при том не был. Но после сей переговорки передалось к нам в толпу донских казаков только 5 человек, а прочие все отъехали от вала к городу, почему злодей и приказал тотчас стрелять по городу из пушек; а, напротив того, и из городу тем же нам отвечали. Между тем, как сия перестрелка происходила, донские казаки, отделясь от города, присоединились к нашей толпе, человек до 1000, ибо у них было 10 хорунгов.

А вскоре потом услышали мы, что позади нас идет большая военная команда, почему злодей и повел всю свою толпу мимо города на низ к Черному Яру. Отошед от города 10 верст, остановились ночевать, где из приставших к нам донских казаков человек со 100 тайно ушли ночью в город, а на другую ночь — и другие, составляющие 4 хорунги, то есть около 400 человек ушли же. От сего самого произошло в толпе нашей великое сумнение и переговор такой, что донские казаки недаром отстали, может, узнав злодея, что он их казак, поелику он таким в опубликованных указах именован. Сие сумнение утверждалось и таким при том разглашением: будто бы один донской казак во время помянутой переговорки кричал с валу к самозванцу громко: «Емельян Иваныч, здорово!» Сии переговоры привели нас в такое замешательство, что руки у всех опустились и не знали, за что приняться.

А между тем сказано было, что военная команда уже близко; почему злодей со своею толпою, поднявшись с сего места, шел дня с два и расположился между Царицыном и Черным Яром, поставил с вечера всю свою артиллерию в один ряд. Как же на другой день показались в виду верные войска, то с обеих сторон и зачалась стрельба из пушек; но, будучи все в крайней робости, не старались удерживать храброе стремление войск и чрез короткое время, уступая свое место, показали свой тыл. Хотя же злодей, будучи позади своей толпы, и старался словами своими остановить оную и поощрить к супротивлению, но столь велик был во всех страх, что, нимало не слушая его слов, рассыпались во все стороны. Злодей, хотя кричал прочим: «Стой! Стой!», но сам утекал однако ж напереди всех, а за ним и показанная первая его жена и сын 10-летний верхом на лошадях, а 2 дочери малолетних — в дорожной коляске, наполненной, как я думаю, дорогими товарами и деньгами, ибо в сей коляске поделаны были потаенные сумы. Злодей и сей обще с дочерьми лишился, потому что злодей, спасая себя, бегом скакал во весь опор, приказывая и коляску везти за собою; но как сею дорогою случился в одном месте превеликий косогор, то, сказывают, что на оном коляска опрокинулась, а потому и осталась она на том месте. Итак, под Черным Яром потерял злодей весь свой богатый обоз, награбленный идучи от Казани, равно и артиллерию всю без остатку.

А как мы с Чумаковым с вечера еще предчувствовали, что толпа наша в рассуждении нашедшей на всех робости неминуемо разогнана будет, то в таком случае условились с ним не упускать злодея из глаз; чего ради с самого начала сражения и были при нем безотлучны, не [193] отступая, так сказать, ни на шаг, а потому и бежали с ним вместе. К злодею и к нам присовокупилось в сие время яицких казаков до 200, да толикое же число всяких разночинцев.

Итак, прискакав к Волге, нашли тут на берегу несколько мелких судов, а в то ж время увидели вдали рыболовов, плавающих по Волге для своего промыслу; которых заворотя, взяли их лодки и перебрались потом чрез несколько часов на остров. На сем месте кормили мы лошадей, так как и сами ели и отдыхали, и злодей печалился о потерянии всей артиллерии и столь многочисленной своей толпы, которая почти равнялась под Казанью бывшей. Между тем, пока мы тут были, пришли на берег и войска и, хотя мы были у них в виду, но делать им было нечего, потому что ни одного судна на берегу мы не оставили. Злодей, увидя войска, приказал нам готовиться к переправе на луговую сторону Волги. И, хотя у нашего берега стояли суда, но, в рассуждении острова, принуждены были оставить и выдумали вот какой способ: на острову множество было наносных плошатых дров и сухого тальнику; оные мы собрав, наделали из них множество маленьких и легких плотов, а по нашему «салы» называемые, связывая веревкою, и, раздевшись, положили на оные свое платье и седла лошадиные, а напоследок, привязав те салы к каждой лошади за хвост, по одному, и, держась всякий за гриву лошади, переправились таким образам на луговой берег, оставя на острове за усталостью лошадей яицких казаков человек с 40, тех самых, которые с Афанасьем Перфильевым пойманы, ибо и он тут же тогда остался, да разночинцев несколько человек. А как мы переправу свою окончили при наступлении уже ночи, то, отошед от берега версты с три, ночевали в лугах спокойно.

Во время сего ночлега возобновили с Чумаковым первое наше намерение связать злодея и условились открыться в том надежным нам хорунжим: Ивану Федулеву, Тимофею Железному, Дмитрию Арыкову и Ивану Бурнову. А как только мы им о сем открыли, то и они тотчас на сие согласились и дали слово уговорить к тому каждый своего приятеля и после снестись между собою, кто какого будет мнения. А между тем злодей, созвав всех яицких казаков к себе на совет, говорил: «Как де вы, детушки, думаете? Советуйте, куда нам теперь итти!». На сие мы, желая испытать его намерения, отвечали, что мы и сами не знаем, а потом вопросили его: «А ваше величество, куда изволите думать?». На сие злодей сказал: «Я де думаю итти вниз по Волге и, собрав на ватагах хлеба, пробраться морем к запорожским казакам, а там де близко есть у меня знакомые 2 князька (называя их и по имени, но я не упомню как); у одного де наберется войска тысяч семнадцать, а у другого тысяч с десять, они де за меня верно вступятся». На сие отвечали мы ему: «Нет, ваше величество! Воля ваша, хоть головы руби, мы не пойдем в чужую землю! Что нам тамо делать!» А злодей говорил: «Ну да куда же вы думаете? Ин пойдем в Сибирь». Но казаки и от того отказались, сказав: «Нет, батюшка, мы и туда не ходоки с вами! Куда нам в такую даль забиваться? У нас есть жены и дети!» Злодей, показываясь недовольным и так, как бы с сердцем, сказал: «Ну, да куда ж вы советуете?» На сие Чумаков и соглашавшиеся с нами показанные хорунжие отвечали: «А мы де советуем, ваше величество, итти вверх по Волге и пробраться к Узеням; а тамо уже придумаем, что сделать». Злодей опорачивал сие наше намерение тем, что тут трудно будет доставать хлеба и что тут есть опасность от воинских команд, натягивая притом итти вниз. Но все единогласно сказали: «Воля вашего величества, мы туда нейдем». Почему злодей, хотя и досадовал на упорство наше, но принужден был согласиться итти вверх, с чем напоследок и разошлись.

На другой день, встав на заре, приготовились к походу и поехали [194] вверх по Волге, расстоянием от (берега Волги версты с три, степью, и ехали тою дорогою до полдень; но, доехав до старых калмыцких колодцев и увидя, что воды в них ничего нет, поворотили для того к самой Волге и ехали уже берегом. Едучи 2 дня, помянутые хорунжие свое слово сдержали и, один другому открывшись в намерении, касательном до арестования злодея, согласились. Итак, по сему опасаясь одних только разночинцев, с нами бывших, усоветовали отобрать у всех лошадей и тем принудить их отстать от нас под таким видом, что у многих яицких казаков не было лошадей, ибо перетонули оные во время показанной переправы, а некоторые и брошены в степи за усталостью. Почему на третий день нашего путешествия, будучи не знаю в каком-то жительстве, в котором остановились мы для корму лошадей и собрания хлеба, представляли злодею, что, как лошадей у многих казаков нет, да и много хлеба надобно на прокорм разночинцев, так не прикажет ли он, отобрав у них лошадей, оставить всех в здешнем жительстве. Злодей сперва не хотел сего сделать, но потом будучи убеждаем просьбою яицких казаков, с сердцем оказал: «Ну, ин как хотите!» Почему яицкие казаки у всех разночинцев лошадей и обобрали, а потому и принуждены они были остаться тут на месте, взяв только с собою башкирского старшину Кинзю, Каргалинской слободы татарина Садыка Сеитова, саратовского казака Уфимцева и товарища его, малороссиянина. Кинзю нельзя было нам никак оставить в рассуждении, что злодей тотчас взял бы на нас подозрение, а на прочих трех не имели мы подозрения. Едучи по берегу дней с шесть, поворотили мы из хохлатских хуторов, состоящих по большой Камышенской дороге, на Елтонское озеро и ехали до оного дня с четыре; от Елтонского озера, пробираясь на Узени, ехали по наслышке на восток и безошибочно приехали чрез 5 или 6 дней на Узени. Злодей, едучи дорогою до сего места, показываясь весьма унылым, ничего не говорил.

По приезде на Узени, ночевали мы на чистом месте, а между тем два яицких казака Иван Бакалкин, Яков Лепехин, поохотившиеся для пищи стрелять сайгаков, отъехали от нас, не ночевали с нами, но на другой день поутру, возвратясь к нам, сказывали, что они нашли неподалеку отсюда обитающих в землянках двух стариков. Злодей, услыша о сем, спрашивал тех казаков, нет ли у стариков чего на лишу. «Есть, — отвечали казаки, — мы видели у них дыни и букву» ¹³³. А как злодей стал нас звать туда, то мы, почитая сие место за удобнейшее к произведению нашего намерения, с радостию согласились с ним туда ехать. И так, отобравшись человек с 20 надежных друг другу людей, поехали, вооружась каждый шашками, копьями и винтовками и предприняв совершенно исполнить тамо свое намерение, поелику злодей сел на посредственную лошадь, которая не подавала нам сумнения, чтоб мог он от нас на ней уйти. Имена сих отобравшихся на оное предприятие сие: Федор Чумаков, я, Иван Федулев, Иван Бурнов, Тимофей Железной, Петр Быченин, Иван Астраханкин, Василий Жигалин, Иван Бакалкин, Иван Тимонин, Яков Лепихин. Прочих же имен не упомню.

Помянутые старики обиталище свое имели версты за 2 от нашего стану, в которое вели нас объявленные Бакалкин и Лепехин; а как землянки их были за речкою на самом берегу в камыше, то злодей и мы, сошед с лошадей, закричали, чтоб подали будару ¹³⁴. Почему один из стариков, подав нам будару, перевез всех нас, а лошади остались на другом берегу. Злодей по выходе на берег приказал старикам подать себе дыню и буквы несколько, и старики подали, которые мы, разрезав, стали есть. А как оных подано было мало и многим казакам не досталось, то просили они стариков, чтоб они позволили итти им самим для [195] сорвания дынь и буквы, ибо сей овощ посеян был у стариков в недальнем расстоянии от их землянок, почему старики, позволя им на то, и сами за ними же вслед пошли.

Как же при злодее остались на сие время только Чумаков, я, Федулев, Бурнов, Железнов и шестой, не упомню — кто, то Чумаков, зачал злодею говорить так: «Что, ваше величество, куда ты думаешь теперь итти?». «А я думаю, — отвечал злодей, — итти по форпостам и, забрав с оных людей, итти к Гурьеву городку: тут мы перезимуем и, как лед скроется, то севши на суда, поедем за Каспийское море и тамо подымем орды, они верно за нас вступятся». На сие Чумаков и все, при том случившиеся, говорили: «Нет, батюшка, воля твоя, мы не хотим теперь воевать, а пойдем лучше в наш городок». Злодей, приметя, что мы вольнее против прежнего говорили ему тут, переменялся в лице, то побледнеет, то покраснеет, а, напротив того, и мы дрожмя дрожали и желали поскорее переманить его на ту сторону, где лошади наши были, боясь, чтоб как не ушел от нас тут, чего ради и представляли ему, что время уже ехать. Злодей, переминаясь, говорил нам: «Полно, не лучше ли, детушки, отставить поездку в городок». «Нет, — отвечали мы во многие голоса, — нельзя, нам некуда теперь больше ехать». Почему злодей и нехотя принужден был согласиться на наше предложение, сказав: «Ну, ин воля ваша!» и потом, сев в будару с Чумаковым и, не упомню — с кем, другими двумя, переехав на другой берег, и будару обратно к нам перепихнули.

Как же я с Федулевым, Бурковым и прочими, переправясь чрез реку, и вышли на берег, где Чумаков держал как злодееву, так и свою лошадь за поводы, и злодей хотел садиться на свою лошадь, то Федулев закричал Бурнову: «Иван! Что задумали, то затевай!». Почему Бурнов, стояв на то время возле злодея, схватил его спереди за руки, повыше локтей. Злодей, помертвев, робким и перерывающимся голосом говорил: «Что это? Что вы вздумали? На кого вы руки подымаете?» На сие мы в разные голоса ему сказали: «А вот то, что ты отдай нам свою шашку, ножик и патроннику; мы не хотим больше тебе служить и не хотим больше злодействовать! Довольно и так за тебя прогневали бога и матушку милостивую государыню, много пролили крови человеческой и лишились сами отцов и матерей, и роду, племени». Злодей, смотря на нас, говорил: «Ай, ребята! Что вы это вздумали надо мною злодействовать! Ведь вы только меня погубите, а то и сами не воскреснете. Полно, не можно ли, детушки, этого отменить! Напрасно вы меня губите». На сие вое в один голос закричали: «Нет, нет! Полно! Уже не хотим больше проливать крови! Мы повезем тебя прямо в городок; ведь, ежели ты подлинный государь, так тебе нечего бояться. А что до нас касается, так воля матушки нашей всемилостивейшей государыни, что позволит, то и сделает с нами. Хотя всем нам головы перерубят, только мы тебя не упустим! Полно уж тебе разорять Россию и проливать безвинную кровь!» И потом говорили ему, чтоб он отдал требуемое от него с честью. Злодей, сняв с себя шашку и патронницу, сказал Бурнову, который продолжал держать его руки: «Мне де бесчестно отдать тебе, а отдам полковнику своему Фёдулеву», которому сие, равно и нож большой, при нем бывший, и отдал. Потом посадили мы его на лошадь и, ведя оную за повод, ехали все вокруг его.

Арестовав его таким образом, Чумаков поскакал в стан наш объявить прочим о сем исполнении, а мы, между тем, повезли злодея к перелазу через Узень на Яицкую сторону. Как же стали некоторые из наших товарищей переезжать реку, то злодей, сидя на лошади, кликнул меня: «Иван! Подь-ка сюды». Почему я, будучи верхом же, к нему и подъехал. Но он звал меня отъехать от других, сказав, что он имеет нужду со мною поговорить; и я поехал с ним рядом. Он зачал говорить [196] так: «Иван! Что вы это делаете? Ведь ты сам знаешь божие писание: кто на бога и на государя руки подымет, тому не будет прощения ни здесь, ни в будущем веке. Ну что вам пользы — меня потеряете и сами погибнете! Полно, подумайте-ка хорошенько, не лучше ли кинуть это дело». А между тем продолжал он ехать. Я, оглянувшись назад и видя едущих за собою двух казаков, а притом имея под собою лучше лошадь, нежели у злодея, не воспрещал ему ехать, но на показанные слова его говорил: «Нет уж, батюшка, и не говори, что задумали и положили, то так тому и быть, отменить нельзя». Злодей, зачиная повторять первые свои слова: «Что же вам будет пользы от того, — оглянулся между тем и, видя, что казаки немного поотстали от нас, торопливо сказал мне: — Ну, прощай, Иван! оставайся! И потом, чухнув лошадь и своротя с дороги, поскакал в степь мелким камышом, пробираясь впереди стоящий, большой и весьма частый, камыш. Я, вскричав ехавших позади меня казакам: «Ушел, ушел!», чухнул и свою лошадь за ним; а как выше я сказал, что моя резвее его лошади была, то нагнал я его очень скоро и только что хотел было схватить его за ворот, но он имеющеюся у него плетью ударил по рылу мою лошадь, которая, будучи чрезвычайно горяча, бросилась в сторону сажен на десять; потом, направя я опять ее за ним, догнал паки, но он тоже с моею лошадью сделал; однако ж, я и в третий раз близко гнался за ним. А между тем помянутые два казака, скакав чистым местом, взяли у злодея перед; итак напоследок стал он между нами в середине. Злодей, видя, что нет способу ускользнуть от нас, в то время, когда его хватали мы руками, бросился с лошади на землю, намерясь скинуть с себя сапоги и шаровары и бежать, по-видимому, пешком. Но мы и сами с лошадей поскакали, и бросился на него Тимофей Железной; но злодей ухватился за шашку его и выдернул было ее до половины; но другой казак Астраханкин не допустил его до сего; а между тем наскакал на нас и Федулев. И связали руки назад злодею, браня его тут, сколько кому на память пришло, и посадили его на ту же лошадь, на которой хотел бежать. Злодей, сперва злобствуя на нас, говорил: «Как же вы смели на императора своего руки поднять? За это де воздастся вам, если не от меня, так есть еще у меня наследник Павел Петрович». Но как мы сего не слушали и говорили ему, что теперь он более не обманет, то перемени свои угрозы, стал плакать и божиться, что не уйдет уже более, и просил развязать ему руки; почему мы, развязав его, привезли к переправе и переехали благополучно. Злодея Пугачева жена и сын, которые с нами же были, и везли их на телеге, будучи самовидцами, что мы его вязали и содержим под караулом, хотя ничего не говорили, однако ж очень плакали.

А как будара, на которой мы переезжали, была помянутых стариков, то один из них, яицкий казак, был при той переправе и слышал от нас, что мы едем с повинною в Яицкий городок и везем с собою самого злодея. Сей старик, похваляя сие наше намерение, уговаривал нас, что мы не должны отчаиваться высочайшей е. и. в. милости, в рассуждении многих образцов, последовавших с преступниками: «Вы же старайтесь, как можно, довести злодея в сохранности, не упустите. А то я слышал, что в городок к нам приехал такой милостивый, не знаю — капитан или майор, судья, что из тюрьмы всех колодников повыпустил и вдовам и сиротам выдает на пропитание хлеб». Что нас больно порадовало и облегчило несколько от предчувствуемого до того нами страху. Однако ж некоторые из нашей партии советывали послать от себя нарочных в городок для разведывания, что тамо делается и как поступают с приходящими с повинною; но сей совет оставлен, ибо уже мы совершенно положили везти в городок злодея, что бы с нами ни сделано было, следовательно, и разведывать не к чему было. Но условились напоследок послать от себя с известием по форпостам, чрез которые нам ехать [197] надлежало, тож и в городок, для того, чтоб не подать о себе тамо какого подозрения, если бы без такого уведомления нас увидели. И сего ради послали мы от себя трех казаков: Василия Жигалина, Ивана Калмыкова и Ивана Хохлова, дав Калмыкову злодееву лошадь в рассуждении худобы собственной его. Но ни один из сих к нам не возвратился. Переночевав мы неподалеку от сей переправы, на рассвете другого дня поехали к городку и, отъехав верст с 30, ночевали на реке Балыклее, а на третий день, отъехав верст с 15, остановились для корму лошадей.

В сем месте злодей, увидя оплошность малолетка, по прозванию Харьки (а имени и отчества его не знаю), положившего возле себя на землю шашку и пистолет, схватил оные и, обнажа саблю, бежал прямо на нас, то есть на Чумакова, Федулова, Железнова, Бурнова и меня, сидевших в то время в одной куче на траве, и кричал сии слова: «Вяжите, про так их мать, старшин-та, вяжите!» Как скоро мы увидели сие, то тотчас сами вооружились, а Федулев вопросил его: «Кого ты велишь вязать?» «Тебя», — отвечал злодей с бранью, а потом шел прямо на него, уставя в грудь пистолет, у которого и курок спустил, но кремень осекся, Федулев, закричал: «Атаманы-молодцы, не выдайте!» пошел сам на него с обнаженною шашкою, а между тем и многие казаки его окружили. Злодей, отмахиваясь от Федулева шашкою, пятился назад, а в то ж время ударен был от Бурнова, не приметил точно — в плечо ли или в бок, копьем тупым концом, так что повернул его боком, и тут сзади схвачен был Чумаковым за руки и потом обезоружен; и паки связали руки и посадили уже вместе с женою и сыном его, рыдающими горько. Злодея спрашивали мы тут, сам ли он собою сие сделал или другой кто посоветовал, на что он сказал, что присоветывал ему казак Михайла Маденов, надеясь, что казаки вступятся. Казаки, услыша сие, рассердились на Маденова и прибили его немилосердно, так что едва дышущего на сем месте оставили, и никто не знает, жив ли он или умер.

С сего места поднявшись, переехали в тот день еще верст с 20 и ночевали на степи, где злодея, в рассуждении его слез и просьбы, развязали. А как еще везли его связанного, то казаки Василий Коновалов и Сидор Кожевников говорили мне: «Напрасно де вы его связали, ведь неужели-та он от нас теперь уйдет!».

В четвертый день перехали мы верст с 30 и ночевали на реке Кушуме; с Кушуму, переехав мы верст с 15, остановились между Кожехаровского и Бударинского форпосту для корма лошадей. Отсюда товарищи наши послали меня и Чумакова со вторичным известием в городок, что злодей точно нами везется. Приехав мы с Чумаковым и с одним казаком на Бударинокий форпост, объявили тутошнему командиру о причине нашей посылки, и, хотя тут худо нам верили, однако ж дали нам подводы и дали для присмотру за нами своего казака, а нашего тут оставили, послав при том другого для осведомления о подлинности и туда, где злодей везен был. Приехав мы с Чумаковым в Яицкий городок, явились у старшины Ивана Акутина, а сей представил нас к господину гвардии капитану Маврину, который, распрося нас о всех происшествиях, каким образом арестовали мы злодея, меня оставил у себя за присмотром, а Чумакова отправил с командою навстречу злодею. Потом, как злодей привезен уже был в городок, то меня свободили на поруки, а напоследок, в числе 6 человек, прислан сюда в Казань.

Когда злодей с толпою своею был между Царицыным и Черным Яром то, не знаю — по научению ли он чьему или сам собою, вздумал старшин своих назвать генералами, на которые указ от имени его сочинял вышесказанный секретарь Дубровский; и сей указ, накануне разбития нашей толпы, злодей по собрании к палатке своей всех назначенных в чины старшин, вышед из оной, сказал: «Бог и я, великий государь, жалую вас чинами, послужите вы мне за это верою и правдою». А [198] посему мы, став перед «им на колени, благодарили. Потом злодей приказал Дубровскому читать о том свой указ, который он и читал. Из сего указа понял я имена только пожалованных, кои были сии: дежурный Давили«, атаман Овчинников, полковники Перфильев, Федулев, я, Чумаков, а других не упомню; но я ни одного из тех чинов назвать не знаю, хотя я и сам в числе тех пожалованных находился, потому что прежде оных не слыхивал.

Злодей во время своего самозванства часто рассказывал о странствии своем, но я так, как перед богом сказать, пересказать не упомню; но помню то только, что он говаривал: якобы он великие нужды претерпел от всемилостивейшей государыни (называя женою )и от бояр своих, которых часто он бранил и грозил отмщением и истреблением всех дворян.

Никогда не только не случалось мне видать, но ниже слышать, чтоб злодей имел с кем из чужестранцев или из здешних с раскольниками, купцами и старцами какую переписку, равно как и того, чтоб надеялся он на помощь чью-нибудь, выключая последние его подзывы яицких казаков в Запорожскую Сечь, за море и в Сибирь, кои, как я думаю, произошли от него для одного обольщения нас.

Злодея почитал я прямо за истинного государя Петра III потому, во-первых, что яицкие казаки приняли и почитали его таким; во-вторых, старые солдаты, так, как и разночинцы, попадающие разными случаями в нашу толпу, уверяли о злодее, что он подлинный государь; а, в-третьих, вся чернь, как-то: заводские и помещичьи крестьяне, преклонялись к нему с радостию и были усердны, снабжая толпу нашу людьми и всем тем, что бы от них ни потребовано было, безоговорочно. А потому, хотя и слышали мы опубликованные об нем указы, доказывающие его донским казаком, но тому мало верили и почитали неправдою до тех пор, пока не пришли к Царицыну; а тут уже вышесказанные причины, яко-то: неумение его грамоте и опознание его донскими казаками открыли нам глаза, ж познали свое заблуждение.

Помнится мне, что когда были мы с толпою в Дубовке, то явился тут сам собою к ставке злодейской астраханский казачий депутат Василий Горский и просил меня доложить об нем злодею, почему я сказал о том дежурному Давилину, а Давилин доложил злодею, и злодей приказал его позвать к себе; и что уже тамо между ими происходило, я не знаю, потому что при том не был. Сего депутата часто видал я в ставке у злодея, но зачем — не знаю, и он следовал за злодеем и по разбитии уже его под Черным Яром, но отстал, не знаю — каким случаем, до переправы еще нашей за Волгу.

И сие все показал я по чистой моей совести, без всякой утайки и лжи, подвергая себя за умышленную утайку и ложь в здешней жизни лютейшей смертной казни, а в будущем веке — страшному суду божию и вечному мучению.

Комментарии

133. Брюкву.

134. Лодка.

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info