...О донских казаках, бывших у него чрез одну ночь под Царицыном, объявляет, что оные казаки никакого подговору от него не имели, а во время нападения его на Царицын оные казаки были от крепости отрезаны и, видя, что им противиться не можно, сдались ему, злодею, но переночевав, в разные часы разъехались; оставалось только до 200 человек, и те во время сражения перебежали все в соединение с верными войсками.

А посыланы были от него разные ложные указы на Дон, когда он был под Саратовом, чрез 2 волжских казаков (имен их не упомнит). Когда он шел к Саратову, то под Петровском передались к нему до 60 человек донских казаков, да под Саратовом до 70 волских казаков. В Саратове все казаки без всякого сопротивления предались да и войска никоторые не противились.

Из числа командиров взят был в Саратове майор Салманов, коего солдаты одобрили, и потому злодей послал Перфильева спросить у показанного майора, будет ли он злодею, называя государем, служить ему верно. Салманов учинил злодею присягу и препоручена была ему команда до самого разбития злодейской толпы. Капитан артиллерии князь Баратаев ему также присягал, но куда он девался, не знает; а слышал, что он бежал, а прочие же сказывают, что он заколот.

Потом, когда он подходил к Камышенке, все волокне казаки его встретили; но когда он звал с собою, отреклись они итти, сказывая, что неисправны, обещавши после исправиться и с ним соединиться: но видит теперь, что его обманули, ибо после к его толпе не приходили. Будучи в Дубовке, (встречал его большой брат войскового атамана Персидского; злсдей спрашивал его, где другие Персидские братья. Персидский на то отвечал, что они ушли. Злодей опрашивал: «Как же ты остался?» Персидский говорил, что он хочет умереть за отечество и места своего не оставит. В каком разуме сказано сие слово, для того ли, что Персидский ревновал службе государыне и самодержице, или мыслил тем угодить ему, не известен; ибо злодей не объяснился и оставил его, как человека престарелого. Прочие же дубовские казаки все без изъятия присоединились к бунтовщичьей толпе...

Напоследок показал он, злодей, Пугачев: когда по разбитии его шайки между Царицыном и Черным Яром принужден он был уловками своих ближних сообщников переплыть Волгу, то говорил ему и прочим яицким казакам яицкий же казак Трофим Горлов, чтоб итти в Сибирь, на что злодей и согласился, но прочие не восхотели. Потом советовали итти на Каспийское море, но и на то не склонились. А как по причине неимения при себе пищи и что большая часть из них перешла помянутую реку в одних только кафтанах, а другие в рубашках, тогда стали искать своего спасения прямо степью, но при разных выше объявленных его, Пугачева, предложениях своей шайки, наконец, уговорились они сими словами: «Чем нам умереть на степи с голоду, и жажды, и стужи, то лучше поворотиться к Волге; а там хотя бы и попались мы в поимку, то лучше ж нам всем бросить свои беззакония и грехи, заслужить казнию, нежели погибнуть без покаяния на степи, как диким зверям». В прочем, приносил повинную в дерзновенном намерении своем принять звание государя Петра III, объявляя, что не иначе принял сие высокое [181] звание, как под сим названием возмутя яицких казаков с ними и с раскольниками итти некрасовским путем; но будучи заведен успехами и обстоятельствами, простирал далее свое злодейство. Объявляет при том. что угрызение сердечное его не покидало, что имел он намерение пасть с чистым раскаянием перед милосердной государыней и самодержицей. Звал для того яицких казаков в Москву и говорил: «Если в Москве его не примет государыня, так он сам в руки отдаться пожелает». Наконец, признается и в том откровенно, что все оные дерзновенные слова, о коих разные допросы явствуют, произносимые им перед народом о ее величестве, справедливо на него показаны, и что он предает на мучение богу душу свою и тело всем казням, предписанным законом, по возможности его преступления.

Ноября 4-14. — Из показаний Е. Пугачева на допросе в Тайной экспедиции в Москве.

...Потом пошел он с толпою к Саратову, но, не доходя оного, встретилась с ним идущая от Саратова казацкая команда с хорунжим, коего звали Александром; и как он, Емелька, сию команду увидел, то послал казака спросить, откуда едет команда и куда. Казак, поехав, спросил и, прискакав назад, сказал ему, что это де волские казаки 60 человек с одним хорунжим и были де в Саратове и оттуда ушли и идут служить к вашему величеству. И потом с оными казаками он сошелся и, сошедшись, спросил, много ли в Саратове команды, и хорунжий сказал: «Команды де там есть разные, артиллерийские и армейские и наши казаки, кои де с вами драться не станут. Мы де бы давно к вам ушли, да не знали, где вас обыскать. А те де команды артилллерийская и армейская небольшие». И он, Емелька, как сего хорунжего Александра, так и донского есаула, или же и оный был хорунжим, назвал он, Емелька, полковниками.

Как же подошел он к Саратову версты за 4, то выехали к нему навстречу волских же казаков человек с 20 и с ними саратовский житель, который, подъехав на лошади к нему, слезши с оной, поклонился ему. Емельке, в ноги. Он его спросил: «Что ты за человек и зачем сюда приехал?» И оный ему говорил: «Я де города Саратова житель Кабяков, прислан к вашему величеству от всего города, чтоб вы пожаловали манифест, а то де народ желает вам служить, да только де нет манифеста». И он, Емелька, приказал Творогову написать манифест и отдать тому Кабакову, почему Творогов манифест воровской написал и Кабакову отдал, и оный, взяв, поехал.

После сего подошел он под Саратов, где палили по нем сильно из пушек, а он, напротив того, стрелял из своих пушек. И напоследок толпа его ворвалась в город, но воинской команды и тут дрались, но на последок офицеры, оставя пушки с солдатами, отстреливаясь, из города вышли вон, а выйти уже из крепости не успели; 2 офицера, один в красном, а другой, помнится ему, в зеленом кафтанах, и с ними осталось пехоты в зеленых кафтанах 70, а в красных 50 человек, которые, хотя и отстреливались, но однако ж толпа его, усилясь, их взяла, и они напоследок положили ружье. И отвели всех их в его ставку за город.

Саратовские же казаки, коль скоро в город вломилась его толпа, то оные драться не стали и пристали к его толпе. Саратовские же жители, в том числе и бургомистр, так же не дрались, а, увидя, его, Емельку, поклонились все и сказали, что «мы вашему величеству служить готовы». [182]

По взятии города увидел он знакомого ему саратовского купца — имени его не помнит, по прозванию Уфимцев, который знаком ему потому, что как он, Емелька, пробирался с Яика в Оренбург, то под Илецким городком наехал он на того купца, кой гнал на продажу 300 лошадей; и он, Емелька, сторговав тех лошадей за 3500 рублей, но денег тогда ему, что у него их не было, не дал, а обещал ему заплатить, когда придет он, Емелька, в Саратов. О приходе ж его в Саратов тому купцу сказал наудачу, только для того, чтоб он не тужил о взятых у него лошадях, ибо у него тогда — да, думает он, что и у всей его толпы — и уме не было, чтоб быть в Саратове. Почему, как пришел он, Емелька, в Саратов, то оный посадский, как знакомый ему человек, к нему и пришел. А он, узнав его и счотчи, что он показанными лошадьми его одолжил, того купца благодарил и деньги ему 3500 рублей заплатил. Детей его двоих, коих он привел к нему с собою, одного назвал полковником, другого казаком и определил их в свою толпу. Кои у него по самое последнее Михельсоном его разбитие были. У оного ж купца он, Емелька, обедал, где был и бургомистр, но как зовут, не знает.

Бывши в Саратове, при саратовских казаках говорил он, Емелька, что у него пеших казаков много, а лошадей нет, и казаки, а кто именно, — не знает, сказали ему: «У нас, батюшка, есть 2 табуна лошадей. Мы тотчас велим пригнать». Кои подлинно тому часу в город и пригнали. И он, Емелька, велел толпы своей казакам их брать, у кого не было лошади; а между их и саратовские казаки из тех лошадей себе брали ж.

В то ж время, как он был в Саратове, пристало к нему с судов бурлаков 100 человек и один есаул с ружьями, а иные и с саблями, а иные с шпагами, у коих было на том судне, на коем они плыли, как сказывал есаул и сам он, быв на том судне, видел денег медных 2 бочонка, сундук с серебряною посудою, 200 серебряных денег и 6 дворянских жен. И он, Емелька, деньги серебряные взял к себе, а прочее все оставил на судне. А притом спросил он, Емелька: «А женщины де какие?» И есаул сказал: «Мужья де их были дворяне, но мы их всех, коих было 6 человек покидали в воду». Причем женщины просили его, Емельку, что б он о судна их взял к себе. Но он их не взял, а есаулу накрепко приказал, что он тех женщин сберег и отнюдь бы их никто ничем не обижал, а привез, бы сохранно в Царицын к нему.

Казну государеву толпы его начальники брали и из оных показанному Уфимцеву за лошадей 3500 рублей заплатили. Сколько ж той казны всей взято, не знает. Тут же брала толпа его провиант. Сколько ж, не знает. Вино на кабаках, нельзя сказать, чтоб толпа его не пила, но он о том не приказывал.

Пушек в городе взято, помнится ему, пять да одна бомба, со всем снарядом, то ж ядра и порох, «о сколько — не знает. Из Саратова по день разбития его Михельсоном в толпе его были двое показанных офицеров и солдаты, тако ж купец Кабяков и Уфимцева двое детей, тако ж и все казаки.

По выходе из Саратова пошел он поселенными колонистами, коих он прошел 5 селений, но оные драки с его толпою не делали, охотников же набралось в его толпу 500 человек.

Как он пришел к Саратову, толпы его злодейской было 3000 человек, а пушек было 10. Как же он Саратов совсем взял, то в то время пришел толпы его яицкий казак Ходин и привел к нему 700 человек заводских работников, людей боярских и крестьян конных и вооружены ружьями, а у кого ружья нет, так с копьем. Он, увидя его, Ходина, спросил: «Где ты был и где этих людей набрал?» Оный Ходин сказал: «Как де тебя, батюшка, разбил Михельсон под Казанью, так де я из этих людей в небольшом числе все шел позади вас и дошел де я чрез Алатырь, Саранск, Пензу, Петровск, но везде тебя не заставал, приходил после [183] вас. И эти де люди все ко мне приставали сами. А делал ли оный Ходин в селениях какие убийства и травления, о том ему не сказал, да и он о том не спросил.

И потом со всею своею сволочью пошел он к Камышенке сухим путем, а упомянутые бурлаки ехали в своем судне по реке в виду его толпы, По приходе к Камышенке встретили его, не доезжая оной, царицынских казаков 30 человек, кои были на заставе и добровольно пристали к его толпе. Как он пришел к городу Камышенке, то все того города жители встретили его, Емельку, с хлебом и с солью, а поп с крестом. Но комендант, не стреляя по них, заперся в крепость. Казаки ж толпы его разбив крепость, коменданта закололи до смерти, а солдат 10 человек и с ними офицер взяты и причислены к его толпе. Комендантов двор, тако ж и тех жителей, кои в крепость бежали, домы разорили. Казна государева разграблена, но кем — не знает, а он грабить не велел. В бытность в Камышенке пришел к нему Перфильев и сказал: «Один де офицер, что взят в Саратове, хочет бежать», и он Емелька, сказал: «Ты смотри, чтоб не ушел. Ведь ты его хвалил, так ты за ним и смотри, а дело то разбери». А на другой день оный Перфильев сказал ему: «Офицер де тот, который бежать хотел, ушел» и он, Емелька, сказал: «Да как ему уйти, разве ты его уходил?» И оный Перфильев сказал: «Да уже так быть — ушел», а сам усмехнулся. А потом услышал он, Емелька, от казаков, что тот офицер истреблен. Как он был в Камышенке, то пришло к нему, Емельке, малороссийских казаков 600 человек конных. С Камышенки пошел он чрез три царицынских казаков станицы. Как первая слывет — не знаю, а две — Караваевская и Антиповская, которые без сопротивления все пристали к его толпе.

На тех трех станицах казаков было 300 человек. А как из одной станицы вышел, то встретила его толпу легкая полевая команда, один донской казацкий полк и 6000 калмык, и, не дравшись еще с ним, донские казаки съехались с его толпы с казаками, и донские просили его казаков что д,е командиры их велели просить от государя манифест. Те казаки, приехав, сказали о сем ему, Емельке. И он Творогову приказал написать манифест и послать с 2 калмыками (которые в его толпе служили), которые, отвезя, возвратились к нему показали, что они манифест отдали калмыкам, а калмыки повезли к своему князю, а князь хотел везти к казацкому полковнику и к майору, который командовал легкою командою. Но оттуда никакого известия он не получил.

И на другой день, осмотри означенные верные войска, показалось ему, что команда велика, то, чтоб со оною не драться, боясь, что его толпу разобьют, пошел в обход другою дорогою. Но оные верные войска его перехватили и стали по «ем стрелять, а потом и он; и как у верных войск подбила его толпа из пушки у единорога лафет, а тем и пороховой ящик взорвало; отчего калмыки, а потом и казаки « солдаты подались назад; он, воспользуясь сим случаем, со всею своей сволочью на войска ударил. Калмыки и донцы побежали, также и офицеры солдат оставили, сами ж побежали, то он, взяв солдат и пушки, отвез к себе в толпу (коих было с 800 человек) и поручил оных в команду взятому в Камышенке офицеру.

После сего пошел он с толпою к Дубовке, где дубовские жители его встретили, а атаман Персидский ушел в Царицын, и оные казаки добровольно предались в его толпу, ибо их тут было не больше, как человек в 200, куда пришло к нему в толпу калмык 3000 с калмыцким князем, как помнится, сказывали ему яицкие казаки — Дербетевым, — подлинно не знает. Оному князю дал он 50 рублей да 2 его братьям — по 30 рублей да по кафтану красного сукна, а мурзам их ближним по концу китайки. А калмыкам велел дать бочку медных денег; а сколько в ней потом было, не знает. [184]

И потом пошел ж Царицыну и, поровнясь против оного, стали по нем стрелять из пушек, а он по городу также пушек из 4 выпалил да посадил в город 4 бомбы. Как же он пошел с толпою от Дубовки, то, не доходя еще Царицына, сошлась с ними Донского войска команда под командою полковника Кутейникова, которая вступила с его толпою в драку, но толпа его была сильнее, то оную команду разогнала, и его толпы казак Иван Федулев. который назван от него, Емельки, полковником, полковника Кутейникова ранил и привел к нему. Он, Емелька, увидя Кутейникова, говорил: «Ты Пугачева дом разорил». Кутейников сказал: «Не разорил, а исполнил волю командирскую». И он, Емелька, сказал: «Узнаешь ли Пугачиху?» И Кутейников сказал: «Не знаю». И он, Емелька, велел кликнуть жену свою, а как она пришла, то он оказал: «Вот Пугачиха». Кутейников сказал: «Я ее никогда не видывал». И потом, напоя его вином, выслал вон. А как он вышел, то он Федулеву сказал: «Завтра Кутейникова-та повесьте». Но поутру рапортовали ему, Емельке: «Кутейников де из-под караула ушел». Но он об оном более не спрашивал, как ушел.

Как выше он, Емелька, показал, что в Царицын бросил 4 бомбы, но с задних его толпы разъездов уведомили его, что находит на него воинская команда, и думал он, что идет князь Голицын или Михельсон, кои:, он оробел, потому что надежных в его толпе людей осталось, то есть яицких казаков, мало; а хотя другой сволочи число людей и велико, но они, только услыша о Голицыне и Михельсоне, то сробеют и разбегутся и стоять против их не станут; то он, удаляясь от драки, и пошел, оставя Царицын, мимо, ибо прямое его намерение было, чтоб, дошед до Черного Яру, итти прямо в Яицкий город и тут остаться зимовать; о коем его намерении знали тогда только Овчинников и Давилин, а в толпе своей он разглашал, что будто б зимовать он идет в Астрахань, для того, что толпа его вся охотнее туда итти хотела, а на Яш бы охотников итти было мало, кроме яицких казаков, а донские б и волокне казаки да и царицынские совсем от него отстали, равно заводские и боярские крестьяне потому, что он уже о склонности их итти в Астрахань через яицких казаков ведал. По пришествии ж зимы, куда б он итти был намерен и какое еще зло делать, о том никакого размышления на скверное его сердце не приходило, ибо он мирской свой живот в руки отдал с самого начала злодеяний его яицким казакам, почему никак он не смел противиться во всем их богу ненавистной воле, и, что бы они в Яике на совете положили, то б он делать и стал.

И по вышесказанной причине от Царицына он пошел, но как мешали ему разъезжающие около города донские казаки, коих он своею толпою окружил и потом захватил 500 человек в свою толпу, прочие ж разбежались. Когда ж донские казаки пришли в его толпу, то многие тут были и знакомые ему и, его узнавши, между собою шептали: «Это наш Пугачев». Но однако ж ни один из них в глаза назвать его не смел. И как их караулить он не приказал, то весьма много из его толпы ушло.

Прошед он, Емелька, Царицын 3 наслега ¹²⁶, на котором и нагнал его Михельсон с верными войсками, где, по малом сопротивлении, сволочь его разбита, пушки и весь его обоз взяли, люди его толпы разбежались в разные стороны. А он побежал к Черному Яру, но, не добежав Черного Яру верст за 20, перешел за Волгу в степь. А как перешел, то Тварогов счел оставшуюся толпу, коей насчитал он 164 человека, из коих 160 яицких казаков да башкирский старшина Кинжа да каргалинский татарин Садык и, помнится ему, 2 татарина с ним.

Ехали они степью целые сутки без воды, и как уже люди и лошади без воды, да и хлеба не было, стали томиться, то он, Емелька, Творогову, [185] Чумакову, Коновалову и Федулеву говорил: «Куда вы меня ведете? Люди и лошади помрут без воды и без хлеба». Оные ему говорили: «Мы идем на Узени»; И он, Емелька, говорил: «Я степью итти не хочу, а пойдем к Волге. Пусть же хотя там меня поймают, да мы достанемся в руки человеческие, а то в степи помрем, как собаки». На что оные Творогов с товарищами согласились, и с ними пошло казаков человек с 100 и больше, также Кинжа и татара. А человек до 40 или с 30 с ними не пошли, а пустились в степь.

Пришел он с оставшимися разбойниками к Волге на другой день утра. Шед по Волге двое суток, нашли калмыков ставропольских 12 человек; из них поймали 2, а 10 ушло; те двое сказали, что они по Волге пуляли. Взяв у тех калмыков с хлебом навьюченных 64 лошади, и оных от себя отпустили. И потом, через несколько дней спустя, наехали они на поставленную из Камышенки заставу, с которой 2 человека скололи: одного он, Емелька, а другого — племянник казака Федулева, Василий Федулев. Во время ж сего их беганья один казак увел у Творогова двух лошадей и с оными бежал; но после того казака хорунжий его толпы и помянутый татарин Садык убили. После сего дошел он до малороссийской слободы(а как зовут, не знает), где, купи одну лошадь и телегу, посадил в оную жену свою Софью, ибо она с самого разбития под Царицыном по переходе на Волгу до сей слободы таскалась за ним верхом.

Потом, оставя Елтонское озеро вправо, пошли на Узени и пришли на Узень, называемый Марцо. Со оного двое казаков поехали стрелять и ездили всю ночь. Как же по проходе одного Узеня пришли на другой, то оные казаки, пришед на тот Узень, сказали: «Мы де нашли, как ездили стрелять, старцев». И он, Емелька, Творогову и другим ближним при нем говорил: «Поедем к старцам. Не найдем ли там кого наших беглых старцев». И Творогов, Чумаков, Иван Федулев, Горлов, Бурнов и еще человека 4 или 5 казаков(имен их не знает) сказали: «Поедем». Почему он, Емелька, и взял лошадь не из лучших, то подошед к нему Емельке, Творогов, говорил: «Что вы такую худую лошадь себе берете? Вы б получше взяли. Неравно де как что случится, так бы было на чем побежать». И он, Емелька, сказал: «Я берегу хорошую-то лошадь вперед для себя и для вас». И потом поехали, а оставшая толпа осталась на Узени.

Как отошли они от Узени две версты и старцев не нашли, а пришли к ним человека три стариков яицких казаков, но без монашеского платья и, принесли к нему дыню. И, евши дыню, Чумаков опросил его, Емельку: «Что ж, куда мы пойдем?» И он, Емелька, сказал: «Я и сам не знаю, куда пойдем. Куда вы хотите, туда и я пойду». И оный Чумаков говорил: «Я вам правду скажу: не пойдем мы ни в Сибирь, ни в чужую землю, и никуда, а пойдем в Яицкий городок». И он, Емелька, сказал: «Хорошо пойдем. И коли нас там примут, то останемся тут, а коли не примут, так пойдем мимо». И Чумаков сказал: «Как не принять? Примут». И потом, переехав речку, хотел он, Емелька, сесть на лошадь, но Чумаков сказал Бурнову, указав на него, Емельку: «Сыми с него саблю». Бурнов подошед к нему, снял с него саблю и потом ледунку, а в то ж время послал оный Чумаков и Горлов к оставшейся на другом Узене толпе, и тамо Коновалова также всего обобрали. И как Чумаков и Горлов от него уехали, то, вознамерясь, он, Емелька, от оставшихся людей, то есть Хворогова с товарищами, убежать, поскакал от них в камыши. Но оные его, а кто именно, не помнит, догнали, а потом, наехав и другие оставшиеся догнавши, поехали вокруг его, так что уйти ему более было неможно. А потом, доехав до речки, с лошади слез, которую у него и взяли, и, оставя его под караулом, послали сказать оставшейся, как выше сказано, на Узене толпе. Потом толпа приезжала и собрали круг и послали сказать, что он, Емелька, арестован, в Яик казака Калмыкова. [186] А сами остались все на том месте, где он сшел с лошади и отдан под караул. А как отдали его под караул, то главным над толпою остался казак Федулев.

Ночевав на том месте, не дождавшись возвращения Калмыкова, пошли до реки Яика и, отошед несколько верст, остановились кормить лошадей. И как остановились, то пришли к нему казаки и говорили: «Куда нас ведете? Нас всех в Яике погубят, а заведомо б вести его, Емельку, в Москву, и там явиться или уже станем скитаться на Узенях». И он, Емелька, видя этот шум, выскоча, схватил из лежащих близко его в куче казацких сабель, закричал, подошед к Федулеву: «Куда вы меня везете? Ваши казаки на Яик итти не хотят, так лучше пойдем в Москву, а Федулев такой же изменник и сообщник мой, как и я, и вы, господа казаки, его свяжите».

Сие он говорил для того, чтобы не возили его в Яик, а повезли в Москву, и там бы за злодеяния свои был он наказан. А как казаки и другие пришедши с Федулевым, на тех казаков, кои противились итти на Яик, закричали: «Что вы это делаете? Еще мало мы бед-та наделали?», то оные казаки и разошлись врозь. А он, Емелька, видя, что те казаки от него отошли, взятую им саблю бросил. И потом повезли его в Яик.

Не доезжая ж оного, прислана из Яика навстречу толпе его команда, с коею пришел казак Харчов и, пришед, посадил его в колоду обеими ногами и потом привез его в Яицкий городок; и отдан он бывшему там гвардии офицеру Маврину, который тотчас велел его заковать в ручные и ножные кандалы и потом его, Емельку, допрашивал, где он во всех своих злодеяниях винился.

А из Яика послан он под караулом генерала Суворова в Симбирск, где также его генерал граф Петр Иванович Панин и генерал-майор Павел Сергеевич Потемкин о содеянных им злодеяниях допрашивали, где по тому ж во всех чинениях им с толпою своею злодействах винился.

А из Симбирска послан он, Емелька, за караулом в Москву, куда он и привезен.

Комментарии

126. Наслег —-ночлег; здесь употребляется в значении перехода с тремя привалами.

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info